IN MEMORIAM ЧИЧЕРИН

Я вообще не люблю некрологи. И читать их, и тем более писать. Они все одинаковые: «Мы познакомились с таким-то там-то… Он сразу покорил нас тем-то… И вот теперь его с нами нет, и трудно поверить, что никогда». В жизни своей не писала некрологов. Но раз уж такое дело — придется. Тем более действительно трудно поверить, что — никогда. Значит, в 95 году мы стояли лагерем под Лугой — очередное русское Rainbow, еще полу -«цивильное», погодка не баловала, вообще в ту ночь было как-то тоскливо. Вдруг откуда-то грянула музыка, невероятно заводная и непривычно профессиональная. Рванули туда, и скоро на обрыве собралась небольшая толпа. Над самым обрывом, под которым метрах в двадцати внизу мчалась холодная глинистая речка, поставили палатку незнакомые люди, и вот теперь разожгли костерок и сели поиграть перед сном. Играли на редкость слаженно, в раздолбайской среде такого днем с огнем не сыщешь, гитара, барабан и аккордеон. Было в этой музыке что-то ирландское, что-то индейское, но главное — дикая, корневая силушка, и при этом завораживающие, странные, ни на что не похожие слова. Оказалось, ребята из Перми. Группа называется «Хмели-сунели» (надо думать, в честь Red Hot Chili Peppers). Заправляет у них Женя Чичерин, он же Чича, по питерскому прозвищу — Махно. А попали они сюда случайно: шел Чича ночью по своей Перми под дождем, глядит, в луже бумажка с инь-яном валяется. Он ее поднял, а это листовка-приглашение на Rainbow: кто-то из местных получил, и, видать, наклеил в Универе, а ее сорвали. «Нас к вам вся Пермь собирала», — говорил Женька. В отличие от распространенной в «глубинке» манеры — надрыв и захлеб на пустом месте — пел он чистым и звонким, вкрадчиво-ласковым голосом, со спокойной уверенностью «опасного парня» с улыбкой на губах и заточкой в кармане:

Кто-то открывает двери
Кто-то свищет наподобие птах
Удивительные звери
Завелись в моих чудесных снах…

Или пожестче, но так же спокойно:

Мусора подались в дозор
Ночь — мигающий светофор
И не пойманный до сих пор
Невысокого роста вор…

Офигенно пел чужие песни, в том числе реггей, особенно вот эту Боба Марли — «a hungry man is a hungry man…», она у меня до сих пор с Чичей связана намертво.
Подарил нам шикарную психоделическую «Папироску», раскопанную у какого-то аутентичного дедушки на северном Урале во время фольклорной экспедиции.
Они ее каждый вечер распевали — прочищали горло. Ломовой энергетики был человек.
Станет ему скучно, выйдет один с барабаном на сонную послеобеденную поляну и давай мочить, и вот уже вокруг пляшет целая куча народу. Подолбит часа два подряд, потом внезапно бросает и с довольной улыбкой садится перекурить, а народ барабанит, кружится и скачет до самого рассвета.
Невысокий и худой, но жилистый и цепкий, — уральская порода — он с устрашающей легкостью вертел тяжеленным деревянным мечом, развлекаясь робин-гудовскими поединками с верными соратниками по «Хмели-сунели». Когда же геймарская часть лагеря решила устроить игрушку для всех, Женька сперва повелся, но вскоре вернулся сердитый, с разбитой башкой. Очарованные дамы сбежались лечить, а он все возмущался: «Уроды, меч в руках держать не умеют!» Этой вот силищей, скрытой в щуплом на вид теле, он напомнил мне Фрэнка. Мы немедленно побратались и часами шлялись под елками, обмениваясь разными лихими случаями из жизни. Он, в частности, рассказал, как отбил, буквально кулаками, свою красавицу-балерину жену у тамошних крутых. Прирожденный победитель и лидер, он сразу сделался одним из главных людей в лагере, хотя прежде его никто не знал. Мы с Лехой настолько вставились, что, едва вернувшись в Москву, тут же понеслись «к Женьке в Пермь». Не тут-то было: он, как выяснилось, завис в Комарове. Пришлось общаться с мамой — весьма эксцентричной тетенькой. Свалив от нее и гуляя по широкой квадратной Перми, мы набрели на местную тусовку — как положено, в садике возле Оперного театра. «А ты, — говорят, — вообще кто?» — «Чичу, — отвечаю, — знаете? Так вот я в Москве вроде как Чича у вас». Сразу зауважали. Встретились мы только через год, в очередном лесу. Потом стали приходить из Перми кассеты с записями, отличными, я таскала их по всем флэтам и всех пыталась врубать, и надо отдать должное другому Жене, Гапееву, благодаря которому отделение «Выход» выпустило-таки диск и кассету, красивые, с чичиными рисунками на обложке, и запись великолепная, еще Кожекин мне сказал назидательно: вот, мол, как должна звучать и выглядеть музыка 90-х. 90-х не 90-х, но овчинка выделки стоила, и группа играла ну просто как один человек, не то что у нас, завидовала я. Стремительный Чича, казалось, шел в гору, даже ди-джействовал на каком-то местном радио, и мы уже договаривались о совместных концертах, но как-то все срывалось, не срасталось. Ладно, думали, успеется. Через пару лет свиделись опять, на пресловутой Мшинской. Я только приехала и сразу угодила на «разгон», а Женька был уже весь лесной, прокопченный, показался мне еще более худым (если это возможно), и появилось в нем некое отчаяние вместо прежней отчаянности. Сказал, что за год написал всего одну песню, что у него была вроде как депрессия, но теперь все будет хорошо, разговор происходил на платформе, перед злосчастной электричкой, которая увезла весь табор в Питер, уговорились встретиться там, да как-то не вышло. Вот, собственно, и все. Пришло лаконичное письмо: умер Чичерин. Ну и очень зря. Прямо тогда я, наверное, не смогла бы написать ни строчки. Сейчас время прошло, уже как-то привыкла, подумаешь, помер, с кем не бывает. А как это случилось — не все ли равно. Во всяком случае — как написали дэд-хеды на похоронах Гарсии — «передай привет Бобу Марли». А там уж и мы подтянемся.

Умка

А вот чичеринские стихи, присланные недавно друзьями из Перми.

Я новогодний безумный гость
Я научу вас терпенью
Музыка слов золотая кость
Странное вожделенье
Я положил на мерцанье огня
Холодные искры дыма
Сдвинул мосты осадил коня
Выковал свежее имя
Глупый юнец костлявая смерть
Чем не супруги скажите
В мире земного небытия
Небесной реальности житель

Но филин глазами жестоких ножей
Вспарывал нежные вены
Плакала стенка лесных этажей
Трава отторгала пену
Розовый ветер рассеивал сны
Доброта корчевала деревья
Я снова живу от весны до весны
Странное вожделенье

«Забриски Rider» №10/1999